Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

В полдень из Броницкого леса процессия-извини-меня. Всем ветрам двуколка со старостью на козлах, посредством звеньев средней надёжности телега, отягощённая многим добром всякого свойства, к телеге кресло на дутых окружностях, под ворохом одеял, ранняя осень, старик ещё более древний, в тирольской шляпе и очках с толстыми линзами, дряхлые кисти выпростаны из под, старят обложку, не раскрытую. Ближе к концу главка с развязкой жёлтым конвертом. С козел каждые две ревизия через плечо, не выскочил драгоценный припасть к колдобине в последнем вдохе, старик не обращал на возницу никакого, ему с каждым делалось всё труднее понимать своего Л. К. Въехали в Дрогобыч, под носы на въезде всексиву, при виде красноармеец невольно проверил звезду на шапке, нельзя счесть за отданную. После леса сразу воздвигать к церкви Воздвижения Честного креста, немилосердно семерых. Честь имею, оккупировал козла, мог бы прибавить, опасался, тогда Л. К. выскочит на очередном ухабе, придётся оканчивать самому. В городе дорога смилостивилась, приказал вожжам поддать, цоканье самое весёлое за последние шесть. Честь имею услышал, Л. К. велит мимо Юденрата, подле застрелен. Обстоятельства убийства под взглядами этой порой, уверял Л. К., напрямую с личностью таинственного, Шульц в пользу выдрал из своих чемодан с визуалзапечатлениями, образопоэтикой, излитыми адресаточаяниями и их копиями, имя все так странно забывали. В частности забывали Эмиль Гурский, Исидор Фридман и Збигнев Моронь. Пристроить наследие Бруно Шульца в галереи и трясущиеся издателей много желающих, тот же Фридман рыскает по всем трансцендентным местам трагедии, призывы в газеты, награды как минимум в виде посулов, «Общество реабилитации евреев Иордани», в чемодане последний кошерный кислород, догадалось с Л. К. и более, догадалось заинтересовать как фрагментом большего, лавирование денег после войны ещё загадочно. Л. К. 97. Меньше месяца назад Дрогобыч в ходе Львовско-Сандомирской операции лишён привилегий немецкого ханства, дуэт сыплющегося песка с опытом подноготной уже рыщет, сколько выяснили, сколько выяснили. В лесу тет-а-тет с Шахной Вейсманом, бывшим учеником Шульца, гарантировал беспристрастность запутываний. Обобщили участие довольно, понадобилось через лупу дом Шульца на Флорианской, подкараулить точильщика ножей, ходил по городу и приставал ко всем и при евреях, и при немцах, и при русских, расставить приоритеты в телеге, в строгой форме с одним из красноармейцев 1-го Чехословацкого армейского корпуса 1-го Украинского фронта, отпирался, а сам кузен Вейсмана, обет почти не выходить из Юденрата, если только не вакансия в смене охраны старческого дома. Пальпирование Вейсмана в партизанской землянке, налево от бурелома, пришлось на себя Л. К. На земляных ступенях не предусмотрели пандуса, бояться проговориться снаружи Вейсман наотрез. Помилуйте, его не было даже на ступенях рейхстага. Арийской загнивающей не нужны инвалиды, партизанам нужны все, оттого изумление. Вейсман ещё не вполне доверял Красной армии, даже памятуя, в той его двоюродный, быть о том и памятуя. На тлеющих углях вскипятил воду, угостил сыщиков чаем из опилок. Разговор сквозь глото́когримасы. Шахна Вейсман настучал, видел, Исидор Фридман обыскивал тело Шульца, день и половину ночи предпоследний покой напротив Юденрата и как утащил с целью похоронить. Вейсман питал, Фридман Шульца хоронить, Л. К. разумный скепсис. Фридман хоть и не мог теперь тыкнуть с точностью до квадратного метра, как ни раскрути, сохранял направление на еврейское кладбище, с ещё большей уверенностью утверждал, вытащил всё из карманов Шульца. Кроме Вейсман, о судном дне, 19 ноября 1942-го, в протоколы Курца Рейнеса, аптекарь, возбудитель активности, благодаря немцы соединили в голове тренировку по движущимся и евреев. Имя вскользь, вскоре с мимолётностью не меньшей, после той череды кровавых ситуаций видел снова в странном месте, именно здесь, в Броницком, шёл насвистывая (укололо сердце Вейсмана особенно), заплечный выше головы, раскаянья и под рейхсмикроскопом. Эти вводные, как тащил и что, и что, по суждению Вейсмана, придавало форму, и как щуплый по размеру у портного Рейнес умудрялся тратить на складыванье губ, вынося тяжесть, услышать никто не. Таких свидетелей в мыловарню изнутри. Обыкновенный монолит Л. К. на сей разволновался, заставили с ориентацией на провидение. Сцепил и расцепил пальцы, сдел, вытер о край одеяла съёмное лупоглазие. Чем соответствовать, пятьдесят лет Честь имею. Честь имею в молодости, думал напускная честь в цене, только известен в рассматриваемом, более приземлённое. Честь имею значительно, для справки и не более, под первый крик нарекли Семёном, фамилия Аксентьев, отчество Трирович. Между Шахна Вейсман не вполне, отчего сыщиков так взбудоражило это порошковое ничтожество. Честь имею спросил Вейсмана, отдупляет ли он обстоятельства как на духу участия Рейнеса в череде ужасов того дня. Вейсман на репетиции, 19 ноября собрался больше не жить в Дрогобыче, может не станут лечиться бесплатно в Венгрии, для раздобыл оружие. В течение дня при неизвестных Вейсману заслуженно шмальнул в фашика, ранив в бесполезное для победы, в наличии ещё девять, после все клятые арийцы и квазиарийцы и поняли, упускают вожжи, одновременно попадают под хвост. Честь имею убедительно ещё раз по наружности Рейнса. Вейсман неожиданно испытал затруднения. Тогда не о чем говорить. Всё колдобопространство до церкви Честь имею снова и снова малевал на обороте век картину 19 ноября, упреждая ложью свидетельства всех, успели, пасьянс из мозаики с изначально несовпадающими. 19 ноября 1942-го года Бруно Шульц решился на побег. Скорее всего изо всех карманов поддельные документы, в отсутствие бы не отправился туда, собирался отправиться, он и не отправился. Утром рокового наведался по адресу улица Св. Иоанна Богослова, дом 27, помещалась садовая контора Gärtnerei. В архитектурной пещере немецкому дела в промышленном Хененфельду, как всё числилась за гестапо, гестапо обыскивает гестапо, до такого могли году на десятом. Прикрывался работой друг, один из кому Шульц хоть малость. Гурский одним из трёх или четырёх ордена книги имён, Шульц отдал чемодан, благополучно по отрезку ухо-ухо. Гурскому Шульц не стал врать, что прощается, вообще растрогался для долгого напоследок, делился опасениями, схватят в поезде, вытащат на полустанок и застрелят. «Тут Вы, пани, ошибаетесь, когда считаете, что для творчества необходимо страдание. Это старая истертая схема – иногда, может быть, верная, но в моем случае – нет. Я нуждаюсь в хорошей тишине, в чуточке тайной, питательной радости, в созерцательной жажде тишины, хорошего настроения. Страдать я не умею». Странно-обличающе, не открылся Збигневу Мороню, ближайшему до поры. Как будто лишил права знать и Исидора Фридмана, хотя пронырливый уже и тогда, тоже предположительно, сопутствовал Шульцу, когда его. В садовой конторе Шульц сказал Гурскому, ничего нет в дорогу (хотя Фридман, нет улик, инвестировал кровные в его побег, неоприходованные средства друзья из Армии Крайовой) и он сходит в Юденрат на улицу Шацкого, возьмёт там хлеба. Резюме, разносторонний талант идёт за хлебом, в глаза катит дикая акция. Отовсюду гестаповцы, у всех прохожих разросшиеся бинди, преследуют и в парадных, и в подворотнях. И Шульц и Фридман бегут, Шульца настигает Карл Гюнтер, узнаёт в том «еврея Ландау», велит отвернуться и два раза в спину. Честь имею будоражил именно. Понятое отвернуться. Унизительное, фашист знал, подчинится, знал, сверкнёт надежда, соразмерная ландауеврейству, оставит, знал, не оставит и выстрелит, выстрелы не вызовут ни грана сомнения или жалости, привык, в особенности когда пули получали евреи, не задумывался о принадлежности их к чему-то прямоходящему в своём праве. Пыл гонений поутих, более ста евреев ничего кроме лежать на улицах Дрогобыча, в числе и Бруно, имя чемоданщика вместе с хасидизмом. Ночью осмелился Фридман, музыкально по карманам, ответы на больше чем поставлено в неизвестном, тело на еврейское. Быть в ту самую проезжали по стёршемуся мелу фигуры, всего два назад, крутая горка, справа Юденрат, на крыльце дым через ноздри трое русских солдат с винтовками, запоминают обыкновения сыщиков ездить, повеселить жён. В церкви Честного креста мерил шагами Фридман, главный по делу, в международный розыск не, сам, как только оккупация к нулю, развил бурную, но бестолковую. Церковь Честного креста в окружении медленно желтеющего перелеска. Красивое деревянное, от времени, вокруг близко лепившиеся жилые, но и деревьев. Фридман готовился на широкой колокольне, сдержанно махнув в проёме когда подъезжали. В зачине показаний ещё раз одиссею за хлебом, несколько шагов в режиме бегства, героическое к телу, обыск в страшной опасности, похороны под грохот воронья. Потом в абстрактные словословия, выражая воспоминания о жительстве в гетто, раз нет вопросов, форма исповеди. В числе ситуационная улика, известное, как потом со слов Збигнева Мороня. Водоворот сестры Бурно Хани Гофман. Ханя одной из причин, Шульц так долго малевал фрески на виллах геноцидников на постах. Не хотел без братского плеча, вечно больную и медленно сходившую с ума от идеологии воочию. Пришлось признать, Моронь удержал в кармане ключ от одного пустующего на Варфоломеевской, одно время работал. Предвкушая роскошь ночью, он, Шульц и Ханя. Хотели сестру в обстановку хоть относительно позитива. Збигнев по статье скважину, внутренне похолодел, поняв, с той подстраховались экземпляром. Оказалось в особняке уже развесило сковороды семейство прораба ремонтных (шёл) Авигдора, сына дрогобычского раввина. На передовую мать, инициировала жестокую перебранку, упирая, девица не в себе и обязательно о них просигналит. Моронь возражал, Бруно помалкивал, опасаясь, что должно грянуть. Грянуло в привычном, Ханя громко зарыдала, распаляясь от соли на впалых. Желая всё сразу по удалению себя и эффекта, убрались вглубь городских тоннелей, из коих преодолеть в безопасность почти все. То ли услыхав плач, то ли просто мимо, подобрался нищий, невразумительным порталопутём, быстрым, незнакомым обоим краеведам, что говорить о сестре. Фридман это вроде, мир не без добрых, Честь имею, понукаемый Л. К., в позу бультерьера с трубкой, выведывая всё, знал и всё, придумал и после решил, так и, об этом филантропе с протянутой. Видел-то не Фридман, а Збигнев, Дрогобыч не удержал, Л. К. на карту вступить в контакт. Путь к, кто, как соображали сыщики, через старческий дом, Бруно составлял каталоги, Моронь часто навещал во время работы и через их телегу. Теперь клубничка на торте, что ж выгреб из карманов. Что вы точно нашли при нём? – Честь имею. Документы, в частности фальшивую кеннкарту, немного денег, запечатанное письмо без адреса получателя, салфетки с набросками, сколько я понял, характера какого-то персонажа, сильно истрёпанные, намотанный на свёрнутую бумажку шнур, химический карандаш и несколько оторванных круглых клавиш от печатной «Олимпия», такая в старческом доме. Какие именно буквы оторваны? Я не помню. Что именно на тех салфетках? Нечто литературное, не было много времени разбираться. Куда вы дели всё это? Отдал его племяннику Гофману. Где можно его найти? Кто его знает. Я видел его три назад в колокольне костёла Варфоломея. Может он уже уехал, теперь многие уезжают, пока есть возможность. Адрес его мне не известен. Как вы отыскали его, чтоб передать имущество Шульца? Ну тогда, два года назад, мы все жили в гетто, там легко было отыскать кого угодно. Значит тогда вам был известен его адрес? Тогда известен. Назовите его. Подвал дома Мороня на Варфоломеевской. Номера его я не помню. Вам известно о том, что Гюнтер хотел убить именно Шульца? Это чудовище хотело убивать всех, однако в случае не без истории. Бруно работал на Феликса Ландау, гестаповца, рисовал тому в доме большую фреску и был под его негласным покровительством. Ландау в своё время убил зубного врача Гюнтера и тот замыслил ему отплатить. Мне передавали, что он даже после того четверга намеренно и злорадно говорил Ландау, что вот мол я сегодня застрелил твоего художника, этого Шульца. Жалко, отвечал Ландау, он был мне ещё нужен. Оттого-то я его и застрелил. Кто вам передавал это? Семён Бадьян, конопатчик из гетто. Вы знали о содержании бумаг, Шульц хранил в своём чемодане, ныне утрачены? В общих чертах. Его картины, несколько начатых сочинений, так же множество писем. Все свои копировал и сохранял, а так же бережно хранил чужие. Кроме этого, хватит крутить. Затрудняюсь сказать. Видели ли вы у него ящики с архивами или каталоги? Он много месяцев составлял каталоги в старческом доме, конечно я видел у него каталоги. Я имею в виду нечто особенное, отличное от прочего. После каждого осведомления Честь имею впивался в зрачковый бег Фридмана. Ну не знаю. Были две каких-то книги, вроде амбарных, большие, в красном переплёте, но может он и не имел к ним никакого отношения, я-то и запомнил их за величину и, как вы сказали, необычность. Всегда лежали на подоконнике помещения, в в основном работал Бруно. Ну что, лимонишка, есть ещё подкислить? Через два дня во Львовской полевой газете объявление о розыске двух амбарных книг в красном. Адрес для обращения дрогобычский. Будущее превратно. Рано на лаврах, военные преступления ещё не, договорились с Карлом Гюнтером, в восемь в арестном, в полночь сесть за составление племянника Гофмана, Збигнева Мороня и Семёна Бадьяна. Видный мудак в отряде мудаков как и прочие арестованные русскими гестаповцы под стражей в дрогобычском арестном, экстерьерная копия Солькурского, через взаимосвязь истории один другим или оба как-то разбавляли друг друга.